{Автор – рабочий-железнодорожник, после Февраля вернулся с фронта}
...
- Мы тебя пригласили как представителя большевиков. Если вы не вооружитесь, вас буржуазия тоже развесит на фонарях вместе с нами...
- Ближе к делу, конкретней,- проворчал Барабанов. - Можно! - согласился пекарь, взмахивая лохматой башкой. - Нам нужно экспроприировать окружной суд.
От удивления я разинул рот.
- То есть не сам суд, а его кладовую. По нашим сведениям, в этой кладовой имеется семьдесят штук револьверов разных систем...
- Как они туда попали? - спросил я.
- Это отобранные вещественные доказательства разных самоубийц, убийц, грабителей и так далее. Нам нужно это оружие взять. Есть два метода экспроприации: темный и светлый. Светлый - это когда с оружием в руках мы ворвемся в суд, перестреляем чиновников и заберем, что нам нужно. Темная - это, значит, дело сделать втихую, чтобы никто не слыхал и не видел...
- Попросту говоря, украсть,- помог я пекарю.
- Не совсем так, - заскрипел Барабанов. - Крадут для личной пользы, а экспроприируют для дела революции.
- Слова другие, а суть одна,- не соглашался я. Заговорил опять пекарь; он мял в руках папиросу, а я смотрел на его голову, похожую на большой веник, и думал:
<За каким чертом я сижу и слушаю всю эту галиматью? Когда их схватят на грабеже или краже судейских револьверов, зашумят газеты, будут писать, что в этой авантюре принимал участие представитель большевиков. А кто меня уполномочивал? Ведь это будет пощечина нашей партии, и виновником буду я, который за свою партию в любую минуту готов отдать жизнь...>

Я вскочил на ноги.
- Стой! Стой! - крикнул Барабанов. - Не думай, что мы тебя приглашали как представителя большевистского, мы с тобой говорим как с рабочим, как с Федькой-слесарем. Мнение твоей партии нам известно, она до самой своей гибели будет языком трепать, нянчиться с буржуазией... Мы обращаемся к тебе как к металлисту-рабочему... Мы дадим тебе восковой слепок с замка кладовки, и ты сделай нам ключ или два... Вот и все.
- Знаете что, друзья, пойдите вы к чертовой матери с вашей затеей! - сказал я, вылезая из оврага. Пекарь аппетитно сказал:
- Эх, вот бы ему сейчас сзади бабахнуть в череп. Я поежился. Среди анархистов в овраге был и Скворцов, а он не расставался никогда с наганом.

Вернулся к своим. Рассказал Ковылкину о предложении анархистов. Степан на минуту задумался, а потом зло сказал:
- Морды бы им набить. Много они принесут вреда революции, вся оголтелая шпана пойдет за ними, вся уголовка. -- И, округлив злые глаза, крикнул:
- А ты смотри не больно-то якшайся со всякой дрянью, а то из партии вылетишь!
На резкость Степана я обиделся. Степан Ковылкин был вообще <пороховой> человек: быстро вспыхивал и гас, а временами и чадил. Но об этом узнал я после.

...События назревают. Россия раскалывается пополам: с одной стороны - эксплуататоры, с другой - эксплуатируемые. Огромная по количеству эсеровская партия раскололась на две части: правых эсеров, левых- интернационалистов-эсеров. Нудно путаются под ногами меньшевики. Плехановскую партию <Единство> не слыхать, у нас в Саратове нет ее. Кадеты бушуют в думе и в столице; на улицах, в предприятиях и казармах в Саратове их тоже нет. Монархисты и черная сотня -- на базаре.
Не нужно быть уже очень прозорливым политиком, чтобы понять, что власть имущие не хотят отдать своего богатства добровольно и что их богатство приходится брать силой, а это значит -- внутренняя война, классовая война. К ней нужно готовиться, и наша партия, готовилась не по-анархически, а по-большевистски.
Решением партийного комитета было постановлено: организовать Красную гвардию в железнодорожных мастерских. Благодаря двум офицерам-прапорщикам, примкнувшим к большевикам, в военной секции Совета мы получили несколько ящиков винтовок и патронов.

{... прошел год}

...Еще в начале восемнадцатого года исполком вынес решение изгнать из Совета меньшевиков и эсеров, как лакеев буржуазии. Их изгнали. Левые эсеры, отколовшиеся от своей партии, организовали <партию революционных коммунистов> и потом съездом своим постановили свою партию ликвидировать и войти в Коммунистическую партию большевиков. Открыто существовала у нас <партия> анархистов. Мы косились на них, но пока терпели, да и влияли на рабочих они мало.

Идейным анархистом и вождем в Саратове был Макс Кеврик [В двадцатых годах расстрелян в Варшаве Пилсудским]. Было еще несколько человек идейных и грамотных анархистов: <маяковец> Барабанов, Скворцов, но остальная масса - нигилисты, хулиганы и просто уголовная шпана.

Одно время, когда мы перешли из дома губернатора в крестьянский банк, исполком дал на третьем этаже одну комнату анархистам.

По знакомству с Барабановым я из любопытства несколько раз бывал у них на собраниях. Комичные были эти собрания. Большая комната набита говорящими людьми; дымно, как в плохой кузнице. Макс Кеврик, стоя за столом, пытается навести порядок: он звонит в звонок, стучит по столу, кричит, но его никто не слушает. Шумели, как на базаре.
Наконец, потеряв терпение, Кеврик выхватывает из-за пояса большой кольт и стреляет в потолок. Гул выстрела и падающая с потолка штукатурка вместе с пылью принесли некоторую тишину.
- Товарищи! - что есть силы кричит Кеврик.- Предлагаю вашему вниманию вопрос об уничтожении буржуазии!..
- К черту этот вопрос! - перебивает Кеврика какой-то вахлак в студенческой фуражке.- Предлагаю реквизировать у большевиков бумагу для печатания, листовок, рабочие требуют нашей литературы!
- Товарищи! - пищит бабьим голосом бандитского вида богатырь. - Нужно поднять всех рабочих на борьбу с большевиками, за всеобщую забастовку!
Крики и предложения понеслись со всех сторон. Человек приказчичьего вида снес предложения утвердить порядок дня собрания, по его голос пропал в крике и спорах.

Кеврик стучал кольтом по столу и требовал тишины, но все было напрасно.
Рябой парень в желтой женской кофте и босиком неистово свистел и бил железкой по скамейке, где он сидел.
Эта какофония не стихала все время, пока шло собрание; она или немного утихала или снова поднималась до рева морских волн.

Я хохотал и, толкая Барабанова в бок, кричал ему в ухо:
- Сашка! Вот так анархия - мать порядка! Бежим отсюда, пока дело до стрельбы не дошло...
С грехом пополам Кеврик все-таки заставил себя слушать. Скрежеща зубами, он предлагал поголовное уничтожение буржуазии в городе.
Кеврик кричал, и собрание кричало, и непонятно было мне, принято ли предложение <вождя>.
- У нас не голосуют,- сердито ответил Барабанов.- Решение большинства для меньшинства роли не играет. Каждый себе вождь и хозяин... Каждый имеет право любой вопрос решать, как он хочет.

Домой шли с Барабановым. Дорогой он говорил:
- Скоро мы разделимся. У нас все в кучу смешано: тут тебе и кропоткинцы, и анархисты-федералисты, и анархисты-коммунисты, анархисты-безмотивцы, анархисты-индивидуалисты.
- Ты-то к какой секте принадлежишь?
- Я анархист-индивидуалист,- гордо заявил Барабанов. Левый фланг анархизма.
- Это значит мое <я> превыше всего? - спросил я Барабанова. -- Высший аристократический эгоизм... Все к черту, лишь бы мне было хорошо. Так?
- Ты рассуждаешь по-обывательски,- заскрипел Барабанов.- Я аристократ духа.
- Ты мещанин духа и обыватель, - ответил я. Пришлось поругаться. Который уж раз?!

..Однажды четырнадцатилетний татарчонок Юсупка, всеми исполкомовцами любимый за веселый характер и недетскую ярость к буржуазии, сощурив цвета спелой вишни глазенки свои, сказал мне:
- Пойди посмотри наверх... Анархисты притащили офицера-барина, судят его.

Я пошел на третий этаж к анархистам. В коридоре под черным шелковым знаменем с белой надписью: <Анархия - мать порядка> сидел на стуле человек с гладко выбритым лицом, в позе презирающего весь мир, курил толстую папиросу. Вокруг этого человека толпились анархисты: кто молча рассматривал его, а кто грозил на матерном диалекте. Человек хладнокровно курил, с презрением смотрел на анархистов. Я наткнулся па Барабанова. Он подвел меня к сидящему па стуле человеку и, смотря в упор в наглые серые глаза офицера, сказал мне, точно о пойманном звере:
- Офицер-гвардеец, дворянин столбовой. Помещик. Монархист по убеждению. В первые дни революции застрелил троих солдат. В полку был зверь, издевался над солдатами. На нашем суде назвал нас всех сволочью и обещал, что, если он будет жив, поставит себе целью уничтожать всех и вся. Суд приговорил расстрелять его. Верно? - нагибаясь к офицеру, спросил Барабанов.
Офицер отвернулся, докурил папиросу, бросил окурок на пол, вынул из серебряного с золотыми монограммами портсигара другую папиросу, снова закурил.
- Накуривайся, сволочь, в последний раз! - злобно сказал стоявший рядом с нами человек с желтым больным лицом, в рваной солдатской шипели.
- Трибунал судил? - спросил я.
- На черта нам ваш трибунал,- скрипнул Барабанов.- Мы судим без бюрократических приемов: раз, раз - и в дамки...
Я смотрел на офицера; его наглые серые глаза были страшны. По-видимому, на воле он был хуже волка для мужика и солдата.

Сидели с Барабановым на широком подоконнике, смотрели на Саратов, на Волгу, курили. Барабанов говорил:
- Мы теперь интенсивно взялись уничтожать паразитов и уже накапливаем кое-какой опыт. Я вот вчера ходил на казнь ростовщика Уварова с молодыми неопытными мстителями. Пришлось пережить отвратительные минуты...
Пришли мы к Уварову часов в десять вечера, я прочел ему смертный приговор... и этот обрюзглым старик с желтым жиром вместо лица, с толстым брюхом вдруг завыл на весь дом, как деревенская баба... Он встал па колени, целовал мои сапоги... это была отвратительная картина. Воет с хрипом и лижет мои сапоги, а чего, гнус, воет? Ведь ему, подлецу, под семьдесят, а он все девчонок пятнадцатилетних портил... Стащили мы его в подвал... У него большой подвал под домом... Фонарь со свечкой плохо освещал, в подвале полно рассыпанной картошки... Кинули мы его, воющего, на картошку и открыли стрельбу из револьверов... И представь себе, никак не можем убить его. Зло меня взяло, ругаюсь, а он все живой, мечется но картошке. Вгляделся я и вижу: стреляют мои молодцы, закрывши глаза. Ах, черти! А уж Уваров просит, чтобы его добили христа ради. Я подошел к нему и пять раз выстрелил в башку. Сразу замолк! Подергался, и все...- Барабанов облизнул свои тонкие сухие губы, нервно тыкая окурком в подоконник.
- Да, революцию в перчатках не делают,- прохрипел он.- А еще впереди много крови будет: они - нас, мы - их... Видишь, какие субчики попадаются нам в сети,- Барабанов кивнул на офицера.- Попадись ему в лапы, он будет перочинным ножом по кусочку шкуру снимать и солью посыпать!.. Ух, гады...- скрипел зубами Барабанов, щелочки глаз его под очками плотно закрылись, маленькая головка с хохолком на затылке казалась змеиной.

Анархистов из здания исполкома выгнали. Они тогда захватили купеческую биржу. Натаскали туда оружия, продуктов и жили скопом, как волки. Личных квартир у большинства их не было.
Однажды во время заседания исполкома, часа в три дня, кто-то позвонил по телефону Антонову и сообщил, что черносотенники громят анархистов, засевших в бирже. Заседание закрыли. Антонов вызвал отряд конных красногвардейцев и велел ему идти к бирже. Сам, сев в машину, помчался туда же.

Когда я с отрядом красногвардейцев пришел к бирже, картину мы застали шумную: из здания биржи хлопали револьверные выстрелы, на почтительном расстоянии стоял народ - большинство торговцев с Верхнего базара. В закрытую биржу кидали кирпичами, камнями. Толпа выла в бессильной злобе.

Конники и мы, пешие, начали разгонять толпу. Когда разогнали, во главе с Антоновым вошли в помещение биржи. Анархисты вход завалили ящиками, скамейками. Вообще эта когда-то чинная, чистенькая купеческая пристань теперь превратилась в сплошной хаос: битая посуда, сломанная мебель, разбитые окна, простреленные на стенах картины.
Когда мы вошли в биржу, анархисты трусливо попрятались, навстречу нам вышел опухший, растрепанный Макс Кеврик. Антонов и Кеврик ушли в комнату, мы остались ждать. Потихоньку изо всех углов вылезали анархисты. Они хвалились, рассказывали, как разогнали шествие попов и черной сотни, как трещали у них под ногами брошенные иконы и хоругви.

Вскоре из комнаты вышли Антонов и Кеврик. Кеврик созвал своих единомышленников. В смущении почесывая гриву свалявшихся рыжих волос на голове своей, объявил:
- Товарищи! По некоторым тактическим соображениям мы должны покинуть этот наш штаб-квартиру и переселиться на новое место. Мы даем честное слово председателю исполкома товарищу Антонову, что к утру завтрашнего дня ни одного анархиста здесь не будет. Понятно?! - Анархисты молчали. Где-то в углу ругался и блевал пьяный анархист. Мы вышли из биржи. На улице было тихо. Вечерело.

В этой драке пострадал хороший человек: шофер исполкомовской машины, пленный австриец, с первых дней революции примкнувший к большевикам. Анархисты прострелили ему ногу. Ее потом отрезали.

Вынужденные уйти из биржи анархисты захватили особняк мельника-миллионера Рейнеке, что называется, на полном ходу, еще кушанье было горячее.
Особняк Рейнеке обставлен был хозяином комфортабельно, роскошно. Выгнав Рейнеке из дома, анархисты в один месяц так разграбили это большое помещение, что я только диву дался: даже дверные ручки отняли от дверей и продали на базаре.

Однажды, встретив Барабанова, я впервые услышал от него жалобу на своих товарищей по партии. Морщась, как от зубной боли, он рассказывал:
Анархия в Саратове выродилась в уголовную шпану... Всякий мазурик называет себя анархистом... Можешь представить: просыпаюсь однажды утром и обнаруживаю пропажу штанов своих, сапог, пальто и шляпы. Украли, сволочи!.. Ты скажи,- уныло скрипел Барабанов,- куда это годится?..
- Никуда, Саша, не годится,- смеясь, соглашался я с обиженным анархистом.

С отъездом Кеврика из Саратова <идейные> анархисты стали покидать гнездо свое, шпана была этому рада и развернула свою деятельность в чисто уголовном порядке, без жалких слов анархической философии.
Вскоре исполком разогнал это осиное гнездо.

// Т.о. известное утверждение: «Винтовка рождает власть» в общем случае не верно. «Винтовка» - необходимое, но не достаточное условие. Т.е., если у вас только оружие, вы скорее всего солдат или бандит, а не претендент на власть, что бы вы сами о себе не думали.

Насколько мне известно, анархистов в Азии нет.
Но если посмотреть на это:
2. Хунвэйбины.
{«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
http://community.livejournal.com/znanie_vlast/90116.html }
...Вдруг раздался грохот, взрыв криков, восторженный вой толпы. Звуки неслись от главного входа. Все кинулись туда, и я за ними, но подойти вплотную к зданию не отважился. Огромные, обитые медью парадные двери сбиты, и людской поток вливается в здание. Проходит несколько минут — и молодые ребята выволакивают из распахнутых дверей пленников. Одного за другим их спускают со ступеней. Кого-то волокут за ноги, лицом вниз, кого-то, упирающегося, тянут за руки, кого-то, напротив, удерживают, чтоб не убежал. И около каждого пленника давка и кипение, их норовят ударить, лягнуть, толкнуть, но так как желающих много, слишком много, то они мешают друг другу, и лишь кое-кто дотягивается и достает. Пленники бледны, растерянны, их лица перекошены от страха. У одного изо рта течет струйка крови. Все они уже пожилые люди, беспомощные в цепких молодых руках.
...
Неудивительно, что непрестанная смена местных властей породила у хунвэйбинов неуважение к любой власти. Анархизм расцвел среди них настолько, что отдельные отряды выходили из повиновения самому Мао Цзэ-дуну. В те дни комитет «культурной революции» Пекинского университета считал себя чуть ли не правительственной властью в Китае. Позже это даже навлекло репрессии на некоторых хунвэйбинов.
В сентябре состоялась «кавалерийская» атака хунвэйбинов на все основные провинции страны. Из нашего университета для распространения «культурной революции» был послан на юг «боевой отряд» числом более ста человек. Хунвэйбины явились на вокзал, заняли в подходящем им поезде вагоны, объявив «тунеядцам-пассажирам», которые приобрели билеты в эти вагоны, что «саботажников культурной революции», которые осмелятся заявить претензии на свои места, они будут скидывать с поезда на ходу...
В Тяньцзине они явились в горком КПК. Швейцар спросил, по какому делу.
— Бунтовать против тяньцэиньской черной банды! — был категорический ответ.
Швейцар отказался их пустить, и хунвэйбины «решительно вошли силой». Они поднялись наверх, к кабинетам ответственных работников.
— Как вы смеете писать бумажки, когда председатель Мао призывает развернуть культурную революцию? — спрашивали они у работников горкома. Хунвэйбины принялись выгонять горкомовцев из кабинетов и жечь на полу партийные документы, на их языке — «бумажки».
К этому времени все работники горкома собрались вместе, второй секретарь по фамилии Ли возглавил их, они «нагло обзывая героев хулиганами и бандитами», потребовали, чтобы хунвэйбипы удалились. Ли назвал действия хунвэйбинов «контрреволюционными и антинародными», на что получил от них «гордый» ответ:
- Ты сам контрреволюционер и черный бандит, враг председателя Мао!
Далее следовало патетическое описание, как сраженный стулом хунвэйбин «умирал» на полу и произнес «последние слова»:
— Председатель Мао сказал: «Революция не преступление, бунт — дело правое!»
До сих пор не знаю, можно ли верить этому или нет. Ведь россказни об «убийстве» и «красивой смерти» служили пропаганде.
Работники горкома снова потребовали от хунвэйбинов убираться, но они, уже окруженные, ответили:
— Мы, революционеры, не страшимся смерти и готовы умереть за председателя Мао!
Возникла драка.
Хунвэйбины дрались стульями и столами, метали во врага все, что можно бросить, «геройски» кусались и царапались.
Хулиганство расписывалось как «революционные подвиги».

//параллели с анархистами очевидны. Видимо, и в мировом масштабе анархизм вполне мог бы существовать в рамках коммунистического движения как крайне левое, антиорганизационное крыло, отличаясь методологически, а не догматически. Своим теоретическим размежеванием с марксизмом он обязан субъективной позиции и претензиям Бакунина, которому пришлось отвечать на тот вызов теоретической высоты, на которую поднял коммунизм Маркс.
Аналогично и троцкизм, также неактуальный в Китае, не был бы оформлен догматически, если бы Троцкому не пришлось противостоять Сталину.
В этой связи маоизм представляется интегральным воплощением всех уклонов: сталинизма (национализм, культ личности), троцкизма (милитаризм, экспорт революции) и анархизма (хунвейбины).
Показательно, что некоторые современные анархисты (http://shraibman.livejournal.com/393160.html) от марксизма в целом не отмежевываются, отличая его от «ленинизмов».

Эти теоретические расколы, конечно, способствуют и практическим расколам движения – в этом их отрицательное влияние. Но есть и положительное – каждый нашел свою «плодотворную дебютную идею» в шахматном смысле, которая должна была быть исследована теоретически и на практике.